Звездный путь TOS

[genesis-ego]

Нить

Автор: Hellga Z
Номинация: Лучший авторский слэш по зарубежному сериалу
Фандом: Star Trek
Пейринг: Джеймс Тиберий Кирк / Спок
Рейтинг: PG
Жанр: Crack
Предупреждения: AU
Год: 2010
Описание: -
Примечания: Фик практически дженовый и гетный, отношения Кирка и Спока представлены исключительно глубокой дружбой, но с элементами броманса. На фоне традиционно гибнет red-shirt. Имена оригинальных персонажей заимствованы из японского и, если верить гуглу и египтологу-любителю, египетского языков. Идея фика принадлежит Годжуну, Белому Дракону. Фик написан на конкурс "К/С-день", проводившийся на дайри-сообществе. той же направленности.


– Что за черт, Джим?!

Сакраментальную фразу произносит доктор, который, видимо, уже унизил всех подчиненных, подписал все пузырьки с йодом и нашатырем, соскучился в медотсеке и потому явился на мостик.

Кирк поднимает глаза от планшета, который подносит ему на подпись томная старшина. (Сегодня у нее на голове вполне пристойный осьминог, в отличие от того кошмара, что она плела из волос всю предыдущую неделю. Впрочем, таскала она на себе этот дизайнерский выкидыш с гордостью, утверждая, что это – писк орионской моды. Джим придерживался мнения, что мода издала означенный писк перед тем, как сдохнуть в корчах, но вслух предпочитал лишь обворожительно улыбаться девушке. Старшина таяла и творила недельные отчеты со сказочной скоростью).

Итак, капитан вскидывает взгляд на экран.
Прямо по курсу посреди черноты расцветают яркие капли, будто кто-то махнул в пространство кистью эпических размеров, щедро обмакнув ее перед тем в краску. Цветные точки обрастают хвостами и заусенцами, кружатся, превращаются в пульсирующие кляксы и плавно переходят из цвета в цвет: вот красный… малиновый… вот голубая вспышка слева рассыпается пригоршней золотых искр, которые в полете сменяют цвет на зеленый…

Зрелище завораживает. Оно вполне способно вызвать эпилепсию у предрасположенных. Оно притягивает взгляды всех присутствующих на мостике, точно распускающийся в замедленной съемке цветок… или разинутая в броске змеиная пасть.

Однако капитан на то здесь и посажен, чтобы через несколько секунд созерцания оторваться от экрана и выдать по заботливой, эдакой отеческой, плюхе засмотревшимся пилотам.

– Джентльмены, не спать! Мистер Сулу, доложите обстановку.
– Неопознанный объект, сэр («…неведомая летающая штука», – ворчит за спиной Боунс), до того не отражавшийся при мониторинге! Предположительно твердое тело! Координаты… нулевой градус наведения!
– Мистер Спок, у вас что?

Картинно изогнувшийся над сканером старпом обстоятельно рассказывает. Выясняется, что неведомая светомузыка, родившаяся из черноты прямо у них под носом, на самом деле скрывает внутри себя планету. И раньше здесь ее не было, если верить звездным картам. А если уж им не верить, господа, что тогда поможет человеку и гуманоиду составить четкое представление о происходящем?

Тот фейерверк, который новорожденная планета устраивает перед ними, не имеет под собой никакого научного обоснования – когда Спок говорит об этом, в глазах его горит охотничий азарт сеттера-первогодка.
Атмосфера планеты, кто бы мог подумать, неотличима от земной. Плотность – чуть ниже земной. Радиация – в пределах допустимого. Электрических, силовых, каких-либо других полей не обнаружено. Планета явно испеклась недавно… буквально только что! Вот только небесные тела не рождаются из пустоты и пыли так внезапно, чуть ли не по щелчку. Вдобавок радужное облако вокруг нее продолжает мерцать и переливаться.

А все вместе значит, что там, внизу, интересно и опасно. С той же процентной вероятностью, с какой родина мичмана Чехова начинается с картинки в его букваре, с этих двух компонентов начинается то, что капитан Джеймс Кирк считает приключением, мистер Спок – любопытным опытом, а доктор – очередным геморроем.

Они материализуются на планете (капитан, офицер по науке, старший медик и необходимый минимум людей в красном) и с любопытством осматривают окрестности. Картинка не очень радостная: темно-багровая, почти коричневая, почва, редкий кустарник, торчащий там и тут клочьями неопрятной бороды. Поодаль – скалы, приземистые, с широко расходящимися от подножий серыми галечными осыпями. Ни намека на то буйство красок, что так неожиданно преградило им дорогу.

И в этот момент Маккой сдавленно ойкает и прижимает к носу ладонь. Из-под пальцев выбегает тонкая струйка крови, стекает по подбородку и капает на форму, оставляя на синей ткани пятна фиолетового цвета.
У главного хирурга неожиданно скакнуло давление. Очень своевременно. Кирк велит ему, невнятно ругающемуся в руку, немедленно отправляться на корабль. Неужели в лазарете больше нет свободных рук, и обязательно нужно заездить насмерть вас, Боунс?
Сбыв таким образом с рук вечного опекуна, капитан жизнерадостно устремляется навстречу возможным форс-мажорам. Даже не дождавшись медицинского подкрепления.

…Поверхность планеты упруго толкает в подошвы форсистых сапог, она похожа на схватившуюся корку непропеченного хлеба, и это ощущение куда как неприятно. Точно идешь по телу гигантского спящего существа – живому, вздрагивающему, пружинящему. Как будто выжидаешь момента, когда существо проявит свою истинную сущность.
Адреналиновый хищник капитана поскуливает в ожидании сытного обеда.
Однако ничего сверхъестественного не происходит.

Напротив, все случается буднично и обыкновенно. И очень, очень быстро.
Мягкий туман появляется из ниоткуда, заполняет свободные промежутки между землей и комковатыми облаками. Исчезают кусты, шершавые скалы, последними скрываются небеса. Серо-голубой дым, выглядящий дешевым театральным эффектом, обнимает за колени и с неуловимой быстротой подбирается к лицу. По слизистой колючими лапками пробегается резкий запах, остро-сладкий и незнакомый. Краем глаза Джим успевает отметить, как один из стоящих поодаль офицеров в красном хватается за горло (жест столь же неуместно-театрален, как и само явление тумана) и падает; еще капитан успевает нажать на кнопку вызова и выкрикнуть: «Энтерпрайз!..». А потом переполненные приторным газом легкие посылают сигнал мозгу, сознание отказывается от дальнейшего сотрудничества, и Кирк стремительно летит в голубую вязкую муть.

* * *
Кто-то ловит тоненькую нитку его пульса и осторожно, как большую рыбу на гудящей леске, вытягивает Джима на поверхность из темного провала. Главное – не оглядываться; слои темноты постепенно сменяются светлыми водами, и тело обретает себя, наполняясь слабостью, болью в груди, нытьем в затекших мышцах.
Капитан открывает глаза.

Прямо над ним в неудобной позе сломанного циркуля нависает Спок, навалившись грудью на собственное острое колено. Ладони старшего помощника все еще перекрещены на груди Кирка, над его сердцем. Успех проведенного курса срочной реанимации налицо – ребра у Джима болят так, будто по ним прогулялся какой-нибудь Ганнибал со своими слонами.

Увидев, что капитан подал признаки жизни, вулканец без особых церемоний хватает его за плечо, заставляя приподняться, разворачивает лицом к тусклому свету заката (ах вот почему так темно!) и внимательно всматривается в глаза. Дыхание у Спока тяжелое, загнанное, а в каждом выдохе отчетливо различается привкус того самого внезапного тумана. И Кирк, уловив этот запах, вспоминает в подробностях все то, что предшествовало глубокому погружению.

– Вы в порядке, капитан?
– Где все остальные, Спок? – спрашивает Кирк, игнорируя вопрос, чуть резче, чуть громче, чем следовало бы. По вискам ударяет неожиданно острая боль; видимо, вулканец узнает об этом по мгновенно отреагировавшим зрачкам. А может, потому что вулканец. Не суть важно.
– Капитан, я бы не рекомендовал Вам резких движений и нервного волнения. Газ, вполне очевидно, ядовит. Вам нужно лечь.
Постепенно фразы становятся все более короткими, Спок выдает их порубленными на части и под конец начисто отключает все те интонации, которые обычно присутствуют в его голосе. И Джим, слыша этот голос андроида, понимает, что старпом тоже успел наглотаться чертового тумана.
Удачно прогулялись!..

– Остальные погибли, капитан.
Можно судорожно сжать кулаки и зубы, получив за это очередной электрической удар боли. До обидного глупая гибель.
– Мне удалось вытащить только вас, – продолжает вулканец, время от времени замолкая на доли секунды. И эти паузы больше всего похожи на подвисание компьютера, который работает в условиях адской перегрузки. – У лейтенанта Нэгото началась агония. Мне пришлось выбирать. Я оставил его на склоне. Здесь сравнительно безопасно.

После этих слов Кирк приподнимается на локте, чтобы осмотреться. Оказывается, они оба расположились на скальном выступе. Судя по всему, довольно высоко над землей. Сверху козырьком нависает естественный карниз. Если вдруг пойдет какой-нибудь кислотный дождь, чего вполне можно ожидать от подлой планеты, будет хоть какая-то защита. Разве что дождь здесь идет слева направо…
А чуть ниже края ниши, в которой они угнездились, примерно в паре футов вниз по обрыву, мягко колышется млечное море клубящегося газа.
Местное светило – холодная красная звезда – почти скрылось за горизонтом. Красноватая темнота стремительно сгущается, она расползается мутными пятнами, подсвечивает багровым толщу тумана. Так расходятся в океанской воде кровавые облака. Теперь ждать акул?

Тем временем Спок снова ожил после непродолжительного молчания.

– Связь с кораблем утрачена, капитан. Кстати, ваш коммуникатор пришел в негодность после падения. Все остальные исправны, но молчат. По всем частотам только белый шум.
– Что ж, новость не хуже остальных, – Джим обессиленно откинулся на спину. Черные точки радостно зароились перед глазами.
– Что будем делать, капитан?
– Займемся межвидовым сексом, чего еще делать…
– Если это как-то поможет в данной ситуации…
– Это шутка, Спок! Согласен, неудачная. Сложившийся стереотип. Будем ждать, пока нас хватятся. Или пока не рассветет.

Сколько времени проходит до следующего разговора, не мог бы сказать ни один из них. Кажется, понятие «время» потеряло смысл. Вулканец неподвижно сидит у стены – медитирует, дремлет либо размышляет. В любом из этих случаев для диалога недоступен. Надо бы спать, но Кирк зачем-то внимательно следит за слабым движением газа. Внутри мутного облака перемещаются легкие тени. Голубой туман начинает казаться живым – он выпускает длинные полупрозрачные нити, похожие на стебли каких-то речных цветов. И эти ложноножки вполне осмысленно тянутся вверх.
Джим уже планирует разбудить Спока, чтобы поделиться с ним наблюдением, но тот, оказывается, не спит.

– Спок, можешь считать меня параноиком, но оно живое.
– Я собирался сообщить тебе об этом, Джим. Оно определенно обладает разумом. Причем разум этот довольно сильный. Можно сказать, что он… первобытный. Он не соглашается идти на контакт, но при этом пытается проникнуть внутрь рассудка. С неясными целями.
– Ну уж наверняка не поговорить о ценах на дилитий!
– Сомневаюсь, что оно вообще способно говорить, капитан. По уровню умственного развития, если здесь можно применить подобный термин, это животное. Причем хищное.

Спок умолкает. Но по характеру молчания можно сказать, что у него есть еще пара срочных объявлений. Однако он почему-то мнется и не спешить их озвучивать.

– В чем дело, офицер по науке?
– Я способен выдержать натиск существа. Но в вашей, капитан, способности ставить ментальные барьеры я, простите, сомневаюсь.
– И что мне теперь делать? Попробовать намотать тварь на кулак?
– Я мог бы попытаться распространить свою защиту и на ваш разум. Теоретически это возможно, если воспользоваться методом вулканского слияния разумов.
– Кто я такой, чтобы противиться передовым вулканским технологиям. Делайте вашу магию, мистер Спок.

И Джим переползает в темноте поближе к Споку и устраивает голову у него на колене, подставляя лоб рукам старшего помощника.
«Этот ваш мелдинг… будь он неладен». Ощущения не из тех, о которых можно рассказать своей мамочке. Пожалуй, нечто от межвидового секса в нем все же есть.
Кроме того, ладони у вулканца горячие. Приятное ощущение для больных висков.
Постепенно замедляется все вокруг, хотя и так уже было медленнее некуда. Ленивые размышления о том, может ли замедлиться пространство, распадаются на отдельные мысли и утекают меж пальцев, и снова – леска, рыба, натянутая нить, звенящая от напряжения. И плавно закручивающееся по спирали течение. Глубокие темные воды.

* * *
…Не стоило все-таки столько пить. Конечно, свадьба старшей дочери – событие примечательное и достойное того, чтоб его хорошенько запить... Но все же столько пить не следовало.

– Хозяин Дижимас!

Он вздрогнул, когда осторожное прикосновение к рукаву вторглось в его размышления.

– Простит ли господин раба за дерзость?

Кирк невольно поморщился. Столько лет, а он все никак не может привыкнуть к этому – «господин», «хозяин», вдобавок эта их дикая манера общаться… Когда не поймешь, то ли с тобой говорят, то ли с табуретом.

– Простит, простит. Пусть Кебе постелет в саду, мне не хочется спать в комнатах.

Слуга почтительно поклонился и вышел. Спасибо, хоть не пятясь, как это предписывает этикет. Холопские привычки – поначалу это казалось убийственным. Однако ж помни про чужой монастырь и особенно не зарывайся. Слуги и так молиться готовы на «справедливого, мудрого, доброго хозяина Дижимаса». Тьфу.

Кирк тяжело опустился на постель, по его указанию разложенную на широкой земляной скамье. В доме догуливали, громкие пьяные выкрики доносились порой даже сюда; кто-то затянул песню, и несколько голосов подхватили ее не в лад и не в строй.
Джим – «хозяин Дижимас» – снова поморщился. «Становлюсь брюзгой?». В голове уже шумел прибой, к утру обещая разойтись как следует, обрасти пенными барашками на гребнях волн и воплями чаек. Пока тело позволяло, нужно было успеть поспать.
Горячий ветер прошелся между деревьями – тяжелый, как печальный выдох. Слабо шелохнулась плотная кожистая листва, сильнее запахло цветами, и снова все утихло.
Кирк повернулся на спину, и ночные звезды заглянули ему в глаза с непрозрачно-черного неба. До странного захотелось плакать – скорее всего, от выпитого, и он вытер намокшие ресницы обратной стороной ладони.

«Энтерпрайз». Белая птица моя».
За ними никто не вернулся тогда.
Сколько лет прошло? Так. Мириам, прелестной новобрачной этого дня, семнадцать. С ее матерью Джим встретился... да, что-то около двух лет после высадки. Год, восемь месяцев и пятнадцать дней, уточнил бы мозгоедный кое-кто. А кажется, что целая вечность позади.
Не кажется. Она и так позади.
Удобнее, чем ночью, в саду и в одиночестве, да еще и пьяным, плакать разве что где-нибудь в угольной шахте на заброшенной планете. Никто не заметит, а если и заметит – не поверит глазам своим.

…а вот некоторые духи появляются тогда, когда их зовешь, причем не обязательно по имени. Достаточно просто вспомнить.
Силуэт нарисовался в дверном проеме, темный на светлом. Спустился по тропинке, выложенной плитняком, и стал белым на фоне ночи и черной листвы. Кирк хмыкнул, наблюдая, как силуэт безошибочно движется по направлению к его лежбищу.
Наверное, в загадочных вулканцев, кроме кучи прочих заморочек, вмонтирован еще и внутренний компас. Правда, едва ли можно допустить, что эти компасы ориентированы сугубо на Джеймса Кирка…

Споку необязательно знать, в какой конкретно точке пространства есть заданный Джим. Спок все равно найдет его на плоскости, как кошка находит воду, нелогичным интуитивным чутьем. Кирк отчаялся понять, как это работает, как-то раз сам вулканец по настойчивой просьбе капитана попытался объяснить, почему так происходит, но не смог. Потом и сам Джим махнул рукой – раз уж оно есть, пусть приносит пользу. Как-нибудь.
Вдобавок Кирк не мог не признаться, что это самое загадочное «оно» работает и в обратную сторону.

Спок приблизился бесшумно и мягко, крупным зверем ступая по мощеной дорожке. Несмотря на то, что с годами вулканец заметно поправился, ломаная грация и бесшумность передвижений остались при нем. Он остановился в паре шагов, молчаливый и белый. И вправду призрак.

– Спок, в этом ты похож на святого Иосифа.

Увидев, что Кирк не спит, вулканец осторожно опустился на край скамьи, подобрав подол белого парадного балахона.

– Скорее на Моисея. Который не только не смог вывести свой народ из пустыни, но и сам заблудился.

Джим не без удивления приподнял брови. Экая осведомленность. А начитанный вулканец тем временем тоже устремил взор в небеса, прицелившись крупным носом в яркую точку почти в самом центре небосвода.

– Мне незнакомы эти созвездия, Джим. Ни одно. Я прочитал достаточное количество астрономических трактатов, хотя здешний уровень развития наук оставляет желать лучшего. И все равно эти созвездия остаются незнакомыми. Я не могу постигнуть логику этого мира, капитан.

Кирк, капитан без корабля, молчит, собираясь с мыслями. Как самому признаться в том, что этот мир нелогичен даже для него, человека, который может приспособиться к любым условиям? Почему устройство связи, которое Спок в свое время пытался собрать из остатков коммуникаторов, само собой превратилось в оплавленную кучку деталей? Как объяснить то, что однажды ты присматриваешься к своей смуглой черноглазой Меритх – и вдруг с холодком между лопаток замечаешь, что глаза у нее голубые. А иногда желтые… Как рассказать то, что город как минимум дважды в неделю меняет очертания. Как, черт побери, объяснить тот факт, что недавно умерший фараон поразительно похож на погибшего вечность назад лейтенанта Нэгото, которого Спок не донес до спасительной скалы?!

Тогда их нашли аборигены – рано утром, окоченевших от холода под неласковым рассветным солнцем. Тогда он впервые увидел отца своей будущей жены, первого министра местного правителя. Наверное, тогда и началась его, Кирка, ослепительная (по меркам рабовладельческого общества) карьера?

Стены царского дворца украшены рельефами, на которых боги бьются с чудовищами. Впрочем, время от времени героев и крылатых уродов сменяют ровные геометрические узорчики. У этой планеты нет своего лица; ее облик зыбок, точно водная гладь. И только две вещи не изменяются здесь, поддаваясь разве что течению времени, – собственное отражение Кирка в зеркале и Спок. Вулканец, невозмутимый, надежный, верный, прочие эпитеты из служебной характеристики – единственный, кто связывает Джима с прошлой жизнью. Хранитель джимовой памяти, да. По-другому и не сказать.
Кроме этого, он друг.

Друг молча сидит рядом. Потом протягивает длиннющую руку и осторожно касается лба Кирка. Убирает волосы. Такое человеческое движение.

– Сегодня ваша дочь вышла замуж, капитан. Вас можно поздравить.
– О да. Спасибо, сэр, большое.
«Он всегда будет за твоим плечом. И всегда будет звать тебя капитаном».
– Тебе нужен отдых. Постарайся просто уснуть, Джим.
«Мы оба – всего лишь потерявшиеся дети».

Сухая ладонь ложится вдоль его лица знакомым жестом. Привычное ощущение – когда перед закрытыми глазами начинает закручиваться водоворот, и ты стремительно и плавно уходишь в сон, как в глубину вниз головой.
В последний миг перед окончательным погружением в темноту Кирк успевает подумать – можно ли расценивать мимолетное прикосновение пальцев к его губам как вулканский поцелуй на дорожку?..

* * *
Сон был длинным, без конца и начала, раскаленным, лживо-двумерным, как точка, что на деле оказывается проколом сквозь ткань сущего. Сон был всегда, густой и черный. И горечь в ободранных дыханием легких тоже была всегда, и пульсирующие удары внутренней черноты по вискам.

Наружная тьма сжала его голову жаркими черными ладонями, неприятно надавила на глаза. Капля сорвалась откуда-то с нависающего камня, отяжелела в полете и поставила холодную точку в конце мысли, ударившись между бровей. Пространство поползло в стороны, расширяясь и обретая глубину, темнота скрутилась в завитки горящей бумаги, убегая в углы, и невнятный лепет нетопыриных крыльев обернулся шумом собственной крови в раковинах ушей. Такая подходящая обстановке фонограмма.

…И пальцы на висках Джима – отнюдь не выдумка обманутого самим собой сознания, отчаянно ищущего, за что бы уцепиться.
Кирк открыл глаза, разорвав шитье золотых точек и зигзагов под веками. Разумеется, не выдумка. Этот суровый нос, твердый подбородок и прочие гранитные скулы, на которые капитан сейчас вынужден любоваться снизу вверх, принадлежат тому же персонажу, чьи уверенные пальцы лежат на височных швах человека. И то жесткое и живое, на что опирается затылок Джима – колени вулканца. Озабоченно-мрачный лик старпома в декорациях окружающих сумерек ни о чем хорошем не напоминает.

– Я уже в аду? – с трудом разлепив ссохшиеся губы, произносит Кирк.

Ну, или думает, что произносит. Сложно назвать голосом эти отвратные звуки, похожие на треск рвущейся бумаги. Теперь на лице бесстрастного, безэмоционального выходца с Вулкана присутствует облегчение, хорошо видимое даже в полумраке.

– Если вы всерьез, капитан, то я обеспокоен состоянием вашей нервной системы. Очевидно, в ней произошли некие изменения. Но если это был ваш человеческий юмор, то я чрезвычайно… рад, капитан.

Джим снова прикрывает глаза, откидывая голову чуть дальше. «Если бы Спока не было, то его точно стоило бы придумать», – с облегчением думает он, подставляя в длинную чужую фразу имя, которое вспомнилось само собой, без усилий.
«Даже если я забуду твое имя… даже если я забуду имя…».
А дальше снова черное с золотым, кружение в темноте и медленно гаснущая на лету живая искра.
И темнота, которая будет здесь всегда.

* * *
По небесной реке плывет торжественная ладья божества.
Во дворце истекают плавленым золотом гордые барельефы, обласканные вечерним солнцем. По пустыне бродит жаркий ветер. Великая река омывает плодородные земли.
Все идет как надо.

…а вот здесь по двору и лестницам бегают люди – суетливо, точно муравьи в затлевшем исподтишка муравейнике; недоуменно ворчат голодные животные в стойлах, гремит переставляемая утварь. Все не так, как надо, и вечер пахнет тревожно и остро.

Тяжело болен хозяин поместья.
Старшая жена, госпожа Меритх, всполошила весь дом, всем раздала указания – этот кипятит воду, этот оберегает покои хозяина, этого принести в жертву на алтаре за домом. Она собралась уже вызвать лучшего лекаря, прямо со двора правителя вызвать – неужели правителю безразлична судьба одного из самых славных его, государя, полководцев?..
Однако хозяин, невзирая на жар, боль и слабость в конечностях, отстоял жизнь несчастного агнца (счастливый раб точно назовет своего первенца его именем). И добавил вслед выбегающей со слезами жене, что не хочет какого-то там лекаря, пусть даже и царского. А нужен ему, дескать, только господин придворный книжник… Да, тот самый, который старший!.. И вот за ним пусть посылают незамедлительно.

И слуга, спасенный от бессмысленной гибели – боги часто остаются равнодушны к приношениям, – уже седлал самого быстрого из ездовых зверей, когда по дороге мерно и дробно простучали тяжелые лапы, и во двор, распахивая в пыли борозды, влетел взмыленный жеребец господина Спока, старшего придворного книжника.

…Ленивый ветер, теплый и вязкий, точно застоявшаяся вода, снова пришел со стороны пустыни. Он не смог взвихрить густую пыль на дороге, не потревожил древесных ветвей, только слабо качнул занавесь в проеме распахнутых дверей. И опять принес с собой этот странный запах – сладко-медовый, отдаленно напоминающий аромат цветущего клевера… или же тяжелый дух разлагающейся плоти. Показалось: запахом обволокло горло изнутри, будто липкой пленкой, и где-то на границе заходящегося в жару рассудка встала призрачная тень повторения, переигрывания забытой пьесы.

очень хочется пить – чашка с водой стоит у изголовья, на расстоянии вытянутой руки, в сотнях парсеков – люди в яркой форме переговариваются в отдалении и громко зовут его – нет же, это грохочет что-то медное, и Меритх распекает провинившегося слугу – короткое просветление

Бледненький огонь светильника лижет черный край плошки, тошнотворный жар поднимается изнутри, со дна тела, и не дает лежать ровно, заставляет крутиться на измятых простынях.

Небеса горят высоким голубым пламенем – так выгорает спирт, если к нему поднести спичку, так полыхает прекрасный синий пунш. Огонь хлещет жаркими гибкими языками, и жирная сажа летит сверху вниз, мертвым снегом сыплется из прожженных черных дыр. И звезды сгорают в золу. Пепел укрывает плечи Кирка, его лицо и седые виски.

За несколько мгновений до того, как пепел засыплет его с головой, на террасе раздаются голоса и быстрые шаги.
Спок входит в комнату – так герой, несущий в руках судьбу сюжета, врывается на сцену в последнем акте пьесы. Крыло занавеси мягко опускается за ним, отрезая обоих от окружающего мира. Вулканец пересекает комнату и тяжело опускается рядом с постелью прямо на пол.

– Почему ты отказался от услуг лекаря?
– Меня даже Боунс вряд ли поставил бы на ноги. Старость не лечится, Спок.
– Это нелогично – тебе всего…
– «Мне целых», Спок, так будет верней. Люди встречают не так много своих весен, как вулканцы.
– Но у тебя жар? Это излечимо!
– …кроме сказанного выше, я нашел себе какую-то здешнюю болячку. Представь, что престарелый… ну, скажем, клингон, подхватил корь. Или ветрянку. Какие детские болезни котируются на Вулкане?
«Я просто хотел попросить прощения, Спок. За то, что оставляю тебя в одиночестве».

Слышно, как во дворе плачет Мив-Шер, младшая из детей.

– Можно было бы сказать что-то типа «похорони меня на том самом холме», а, Спок? Извини. Мы еще увидимся.

Запах тления – или все же цветения? – принесенный очередным порывом ветра, прокатывается по комнате. А в середине ее – вулканец, стоящий на коленях у изголовья постели. Он так крепко сжимает плечи лежащего человека, будто хочет одними только руками удержать его здесь, рядом с собой. А потом бережно прикасается к его вискам.

…Водоворот набрал угрожающую силу, он ревет и закручивается воронкой.
Мелькают, летят, проносятся мимо разрозненные образы.
Голубое небо между подрагивающими лапами сосен.
Сияющая плоская тарелка корабля, разодранная поперек взрывом.
Костер, потрескивающий в ночном лесу. Тихий перебор струн.
Огромная лоснящаяся тварь, плеснувшая бабочкой хвоста по набежавшей волне.
Желтое, красное, синее, круговорот ярких вспышек – алое… малиновое… голубая вспышка слева рассыпается пригоршней золотых мушек… распад, распад, удивительно красивое угасание сияющих точек...

* * *
…и спокойный белый свет лампы-трубки. Господи, какое же ты чудо, лампа-трубка!..
Это примерно как очнуться в раю да на взбитом облачке.
Кирк в тысячный раз открывает глаза. Саднящее горло, здравствуй; привет тебе, трещина в ребре. И тошнота тоже пришла, вместе с головной болью.

– Вы оба!.. Вы меня убьете! Джим, я спишусь на Землю – до окончания миссии, на следующей же базе! Картошку пойду выращивать!

Восклицательные знаки зримо повисают в воздухе. Очевидно, это начальник рая приветствует новообретенных.
Доктор Маккой рвет, мечет и бесится, как несколько тайфунов, утрамбованных в одну трехлитровую банку.
Джим блаженно улыбается – углом рта, чтобы разъяренный врачеватель не оторвал ему голову раньше срока исцеления. Что может быть более настоящим, чем вопящий Боунс?..
Прооравшись, этот самый Боунс не то что бы успокаивается, но становится слегка адекватным. Пожалуй, теперь можно и порасспрашивать.

Да вон он!.. Еле от тебя оторвали. Я лично тройную дозу релаксанта вкатил!
Да, и пальцы ему сам отгибал! И даже не сломал ничего, как бы ни хотелось…
Что, что. Незачем лезть к черту в зубы, вот что!
Да, во всем планета виновата, кому же больше.
Есть такое растение – росянка. Слышал? Ну вот теперь знай!
Бывают росянки планетарного масштаба.
Не знал! Самое обычное дело – капитан не знал!
Ты хотя бы умных людей не отсылай в другой раз…

* * *
Потом, почитав медицинские карты и посовещавшись со Споком, капитан Кирк получил более полную информацию. Гипотетическая планета действительно оказалась живым существом – все-таки интуиция вещь полезная. Только вот иногда железный лом нужнее…
Существо – «некорректно называть его планетой после всего, что между нами произошло» – заманивает обремененные разумом организмы на свою поверхность, пользуясь для начала примитивным воздействием на зрительный нерв. Потом оглушает нервно-паралитическим газом – аналогом тяжелого тупого предмета – и начинает ласково переваривать при помощи все того же газа (который, как выяснилось на практике, еще и неплохой галлюциноген). Вылизанные до блеска скелеты безопасников, в том числе и несчастного недоспасенного Нэгото, нашли на поверхности недалеко от места высадки.
А уж картинки, которые видит живой корм в процессе, – это личное дело каждого. Кто-то вот, оказывается, может видеть одну картинку на двоих. Мило.

После происшествия проходит энное количество времени. У старшего помощника Спока заживает нога, обглоданная в нескольких местах не в меру ретивым щупальцем. Капитан Кирк почти избавляется от накрывающих с головой, точно паника, приступов дежавю. Память несчастных краснорубашечников почтили минутой молчания, а хищную скотину пронумеровали, опечатали и сдали на поруки властям. Что они там будут с ней делать – их проблемы.

Иногда Джим Кирк вдруг содрогается от мысли: «А что, если я все еще лежу на поверхности планеты?..». Почти в эту же минуту, может, чуть дольше, чем через минуту, он ощущает прикосновение взгляда к затылку, к щеке, к виску.
Ниточка. Тоньше паутины. Туго, до звона натянутая леска, гудящая от напряжения струна. Связывающая двоих. Какой бы мир их ни окружал.